Из автобиографии Симон Арнольд-Либстер, Свидетеля Иеговы в Германии,
продолжение-13
"Моя соседка по спальне, Софи, была светловолосой кудрявой девочкой со сливовыми глазами и розовыми щечками. Меня она часто приветствовала робкой улыбкой. Соседками мы оказались и в столовой — она сидела во главе стола № 2, а я в конце стола № 1. Мы ощущали близость, однако молчали, поскольку разговаривать было запрещено. Моя кровать стояла вдоль стены, от кровати Софи ее отделяла лишь маленькая табуретка. Табуретка, отведенная мне, стояла в ногах моей кровати, следующие три койки были расположены перпендикулярно моей, торцами к стене. Одну занимала Хильда, другую Ханнелор.
Как-то вечером Софи положила свою подушку на табурет, склонилась ко мне и прошептала:
— Почему ты здесь? Ты совсем не похожа на нас. Почему не ходишь в протестантскую церковь, а работаешь в это время на кухне? Почему получаешь письма? Как получилось, что фрейлейн Мессингер все время зовет тебя к себе?
Я торопливо ответила Софи. Какая чудесная возможность поговорить о Евангелиях! Мой походивший на нору уголок спальни давал хоть какое-то уединение, свободу от тягот дня. То было место, позволявшее мне немного воспрянуть духом, а теперь еще и поделиться своей верой.
На следующий вечер мы отгородились от всех подушками, и я принялась рассказывать ей о надежде на будущее. Вдруг Софи встревожено перебила:
— Нас выдали, я только что видела, как кто-то выбрался из-под твоей кровати и побежал вниз.
Софи била крупная дрожь. И верно, вскоре послышался зов:
— Мария, Софи, вниз!
Резкий голос фрейлейн Ледерле походил на раскаты грома. На лестнице мы повстречались с Хильдой. Вид у нее был торжествующий. Софи совсем расстроилась, однако я чувствовала себя уверенно. Конечно, повторяла я себе, разговаривать нам запрещено. Но мы же разговаривали не от нечего делать, не сплетничали, не шалили. Мы обсуждали священную тему.
Фрейлейн Ледерле ожидала нас у высокой изразцовой печи, стоявшей при входе в ее кабинет. Роста она была невысокого, однако впечатление производила угнетающее. Взгляд, в котором неизменно читалась суровость, белые волосы, собранные в маленький узел. Сегодня же синие глаза ее посерели, взгляд стал жестким. Она потребовала, чтобы мы повторили правила школы. Разумеется, обе мы знали, что разговоры строго запрещены. Первой признаваться в совершенном проступке пришлось Софи, и она правдиво все рассказала. Жалко было смотреть на бедняжку — трясущуюся, с опущенным взглядом, с лицом, лишившимся всех красок.
Настал мой черед.
— А ты что скажешь?
— То же самое, — ответила я. Нужно было рассказать все в подробностях. Уверенность не покидала меня. — Мы говорили о том, как Иисус отдал свою жизнь, чтобы выкупить для людей потерянный Адамом рай. И о том, что это делает вечную жизнь возможной прямо здесь, на земле. Смерть и болезни уйдут, мертвые воскреснут. Я сказала Софи, что мы сможем обрести это будущее, если пойдем по стопам Иисуса.
Произнося это, я смотрела фрейлейн Ледерле прямо в лицо, однако меня не покидало ощущение, что я разговариваю со стеной.
Можно ли было поверить в это? Какой ужас! Фрейлейн Ледерле нагнулась, вытащила из-за изразцовой печи свой плотный передник, сняла с полки над печкой трость. Софи предстояло получить наказание первой, а мне — наблюдать за ним. Она шагнула вперед. Фрейлейн Ледерле велела несчастной встать справа от нее, лицом ко мне. И подняла правую руку, чтобы нанести первый удар. Трость, рассекая воздух, хлестнула по маленьким пальцам Софи и опустилась к переднику. Удар был нанесен со всей силой. Бедная Софи стояла перед нашей начальницей в одной лишь ночной рубашке. Она закрыла глаза, стиснула зубы от боли. И, опустив дрожащую руку, вытянула перед собой другую.
Нанеся два удара, фрейлейн Ледерле велела Софи снова протянуть правую руку. Я была вне себя. За что она получает две пары ударов? Это было самое суровое наказание, какое я видела — две пары, четыре удара, и, значит, два вечера без ужина. Как может эта женщина, посещающая церковь, назначать такое наказание лишь за то, что мы нарушили правила, разговаривая о Боге? Софи, помахивая руками, отступила на шаг. Настал мой черед.
Однако фрейлейн Ледерле велела Софи вернуться на место, чтобы получить и третью пару. Я гневно смотрела на нашу начальницу, — она стояла неподвижно, ожидая, пока у Софи пройдет судорога, и она снова протянет руку. Потом фрейлейн Ледерле каким-то магическим жестом вновь медленно подняла гибкую трость и механическим тоном приказала: «Смотреть на меня, обеим». И трость опять опустилась на руку моей подруги, почти уже утратившую сходство с рукой. Софи, чтобы не заплакать, прикусила губу. Если бы она заплакала, наказание было бы сочтено недействительным и повторилось с самого начала. Живот мой свело, меня пробрала холодная дрожь, и я почувствовала — начинается новый приступ цистита.
Потом последовала и пятая пара, заставившая Софи скорчиться от боли. А фрейлейн Ледерле произнесла лишенным выражения голосом бессердечные слова, показавшиеся мне немыслимыми: «Отдернешь руку, мне придется начать все сначала». Я тоже вся скорчилась, чувствуя, как кровь приливает к моей голове.
Безжалостно, со страшной механической точностью рука фрейлейн Ледерле поднялась, чтобы нанести шестую пару ударов. Светлые кудряшки Софи прилипли ко лбу, по вискам ее тек холодный пот, даже ночная рубашка несчастной, и та промокла. Новая пауза, а следом приказ опять протянуть теперь уже неузнаваемую руку. Полные ужаса глаза Софи молили о пощаде. Голова ее чуть приметно подрагивала. Плотно сжав бедра и колени, она с усилием подняла руку Однако фрейлейн Ледерле, бесчувственно и безмолвно глядя на готовую в любой миг упасть Софи, с той же неистовой, беспощадной, безжалостной силой нанесла ей еще два удара.
Наконец несчастной велели отправиться в постель, и она ушла, вся дрожа, высоко подняв распухшие ладони. Ее ожидала неделя без ужина.
Мне страшно было смотреть, как работает эта бесчеловечная машина наказания. Каждый удар, а их было четырнадцать, словно доставался и мне. Искаженное, белое лицо Софи показывало, какую она испытывает муку. Теперь пришла моя очередь. Я протянула руку, мертвенно побледнев еще до первого удара, чувствуя себя такой же измученной и испуганной, как Софи. Я тоже должна была не сводить глаз с фрейлейн Ледерле. Все мое тело словно стянулось узлом в ожидании жестокого «правосудия». Я стиснула зубы, в страхе следя за церемониальным подъемом ужасной трости, но при этом глядя фрейлейн Ледерле прямо в глаза. Как ни терзал меня страх, я была готова отважно снести побои, потому что знала — меня наказывают за разговор о Боге.
Однако неожиданно для меня трость вернулась на полку над изразцовой печью. И фрейлейн Ледерле произнесла:
— Твоя вера принуждает тебя утрачивать всякое чувство ответственности. Ты забываешь о правилах и порядке. Я вижу, во всем остальном ты послушна, однако вера твоя тебя губит. Так вот, если это случится снова, если ты нарушишь запрет на разговоры, я добавлю к сегодняшним ударам новые, и ты получишь четырнадцать пар!
Я с трудом поднялась наверх. Приступ цистита жег меня изнутри, болел живот, у меня начался жар. Слезы катились по моим щекам, мне было так стыдно, что я избежала наказания. Я задержалась на лестнице — столь скорое возвращение в спальню казалось мне бесчестным. Оно могло лишь усилить страдания Софи. Я плакала, жалея ее — за унижение, за боль, — но также и от того, что испытывала отвращение. Софи громко рыдала. Зарыдала и я. Однако я знала, что Хильда наблюдает за нами. Мы не могли даже утешить друг дружку, потому что за это нас наказали бы снова. Измученная, я забылась тяжелым сном.
На следующее утро Софи потребовалось немало усилий, чтобы заправить распухшими руками свою постель. Я стыдилась того, что мои руки остались целыми, однако помочь Софи не могла, это не дозволялось.
***
Софи возвышалась во главе своего стола, передавая тарелки шести другим сидевшим за ним девочкам. Ладони ее все еще не обрели обычных размеров. Я услышала, как она сильным, спокойным голосом произносит: «Спасибо, я не имею права есть, я наказана». Потом Софи с ее израненными руками и еще одна девочка, Тила, перенесли кастрюлю с супом на наш стол. По пятам за ними следовала фрейлейн Ледерле. Мы начали передавать наши тарелки поближе к кастрюле. Вот и моя, предпоследняя, стала переходить из рук в руки. И когда Хильда протянула ее к кастрюле, я, повинуясь непонятному мне самой порыву, вдруг вскочила и произнесла: «Спасибо, я не имею права есть, я наказана». Лицо Хильды вспыхнуло от радости. Фрейлейн Ледерле, страшно удивленная, уставилась на меня. Моя пустая тарелка уже проделала половину обратного пути, когда фрейлейн Ледерле велела вернуть ее назад, наполнила супом и потребовала также дать ей тарелку Софи. «И больше я об этом ничего слышать не желаю», — сказала она.
На следующий день Софи, проходя мимо, прошептала:
— Тебя не наказали, я вижу. Но то, что ты сделала, и то, как все обернулось, — чудо. Поверь, я здесь уже семь лет, прежде такого не случалось ни разу!
Но я лишь приложила палец к губам и быстро отошла, ничего не ответив".
Из книги Симон Арнольд-Либстер "В схватке со львом"